Жили-были в одном царстве-государстве люди. Вернее, думали они, что жили. А на самом деле просто — были. Да и были-то как-то странно… Почему были, не знали, да и знать не хотели. Зачем были, не понимали, да и понять особо не пытались.
И текла жизнь их обыденно и размеренно, как большая река: река дел бесчисленных, суеты многоразличной, забот всяческих, да удовольствий с развлечениями. И сами они плыли по ней, по течению,  в никуда. Вернее, куда вынесет…
И всё бы хорошо — спокойненько так, занудненько, стабильненько, в общем, обыденно, КАК ВСЕГДА…
Но, вдруг пришла беда нежданно-негаданно: взяло это самое «КАК ВСЕГДА» да и рухнуло. И прямо —  на людей! Много тогда народу пострадало. Да, вот, успел кто-то заметить, что рухнуло-то неспроста, не само по себе.

Налетел, говорят, вдруг, откуда ни возьмись, чудо-юдо-вирус заморский в короне, и давай кружить-летать да народ пугать.
Да пролетая, что-то там задел-зацепил в устройстве жизни тогдашней, вот оно и рухнуло!
Люди-то, конечно, испугались, в панику ударились. Копошатся, бедные, снуют средь обломков прежней жизни своей, как безумные, и, что делать с ними, с обломками, не знают: мусор-не мусор, а выбросить-то жалко.
Кое-кто поначалу рьяно так за дело взялся: захотел  из обломков этих старую жизнь заново собрать, но никак не выходит: не стыкуется что-то, да и запутались совсем, что  и куда ставить: чему наверху быть надлежит, что — во главу угла, а что — в основу, в фундамент, заложить. Одним словом,неразбериха!

Вот тут-то и приуныли все. Все, да не все… Начали как-то люди замечать, что не все паникуют да боятся. Стали к ним приглядываться и, точно — чудные какие-то, странные, не инопланетяне ли? Присмотрелись… Вроде нет, вроде свои, такие же земляне, только чуть-чуть ненормальные. Все, как положено, боятся, в панику впадают и её же вокруг себя сеют: власть ругают местную, шпионов заморских. А эти… странные подозрительно спокойны, дела свои делают, живут тихо, держатся с достоинством, и какой-то уверенностью от них веет: никак заразились чем, может, вирус подействовал? Вроде и жалко их, бедолаг, но, уж больно странные они. А вдруг — опасные?!

Все боятся, а они дома свечки да лампадки зажгут, на коленки встанут  и бормочут что-то себе под нос, будто сами с собой разговаривают— молятся. А что это такое, это самое «молятся», и зачем они это делают, никто толком и не знает!
А ещё замечено было за ними, что поклоны кладут, и частенько так. Ну, не иначе как «не в себе»!
И ещё в храмы свои ходят и там молятся! Да ещё ладно бы — о себе, а они, чудные за всех молятся! Забеспокоились «нормальные»: а не будет ли им порчи какой от ненормальных этих, молящихся.

Затревожились что-то, забеспокоились, да и то сказать — странно это для них, странно и страшно. Жизнь-то настала нелёгкая, трудно им, бедолагам: больных много оказалось… на голову. Были и другие пострадавшие: с ущемлением совести, вывихом здравого смысла да и другими увечьями. В общем, травмированных – тьма. Кого страхом шарахнуло, кого нужда придавила, а у иных затмения умственные начались, видения разные: видим, говорят, как из старого новое построить, не надо, говорят, нам ничего, своими силами обойдёмся. Всё старое в кучу сгребём, переберём и из него новое построим, будет лучше прежнего!
И стало всё как-то необычно вокруг, непривычно и странно как-то. Стали люди друг друга побаиваться, сторониться. Дистанцию, говорят, соблюдаем, положено так! Друг в друге опасность видят, не доверяют.
А ещё слухи поползли, что, дескать, климат в царстве меняться стал: тепло стало уходить куда-то, душевное, похолодание у людей в отношениях началось, доверие к людям выветриваться стало, в общем — катаклизм! И ещё грусть-тоска в людей пробираться стала. Заползёт в душу человеку, и хорошо ей там, внутри, а человеку-то от неё плохо, муторно, неспокойно, а что делать-то он не знает.
 И тогда стали их эти… чудные, которые в храмы-то ходят, призывать: приходите, говорят, к нам, помолимся вместе о нас, о вас да обо всех! Пробовали, говорят, мы уже сами-то, не получается ничего. К Богу надо!

А те, что «нормальные», боящиеся, смеются над ними тёмными-несовременными: с дуба, говорят, вы что ли рухнули, горемычные!? Нет, ведь, никакого Бога! Мы-то образованные, знаем! Нечего нам байки рассказывать!
Смеются так над этими странными, а те на грубость не отвечают. Любим, говорят, и вас, сердечных, да поможет и вам Господь.
По всему видать — не в себе! Хоть и жалко этих бедолаг, а делать нечего: о себе думать надо, как выживать. И пошли люди выживать разными путями: кто из ума выжил, кто родных выжил из дома, кто ещё чего натворил.

Холодно стало в царстве, тревожно, опасно, ибо оскудела любовь между людьми. А тут ещё бояре давят: сидеть, говорят, по углам и не высовываться! Штрафами стращают, большими.
И повисли тучками вопросы: Как жить? Чем жить? Зачем жить? Приуныл народ, совсем запутался, заблудился.
И превратилась жизнь в выживание, выживание-ожидание… А вот, чего ожидание, никому не известно!

Но только прошёл слух в народе, что известно это тем… чудным, которые в храмах молятся. Нашлись средь народа смельчаки, отчаянные головы, пойдём, решили, к этим, молящимся, да разведаем, что они там такое знают, что нам не ведомо! Всё равно от тоски пропадаем.
А «разумные – то»  удержать их пытаются: не ходите, что там у них в храмах их делается, никому не ведомо. Слышали, что Жертва там какая-то приносится всякий раз, как соберутся. На погибель свою идёте!

Но отчаянным головам в тоске-унынии жить-прозябать — хуже смерти! Пойдём, говорят, авось, узнаем, в чем она, ЖИЗНЬ.
К храму подходят осторожно так, на цыпочках. Кругом тишина, замерло всё в страхе и унынии, а из храма пение доносится. И сладко так поют, особенно как-то, не как в телевизоре. Кругом холод, душу леденящий, а от храма тепло исходит. Душевное, наверно. Слышано было про них, про молящихся, что, дескать, души у них другие какие-то, горячие. Так, может, от них в храме-то и тепло?
Постояли смельчаки снаружи, походили вокруг, чувствуют, что тянет их внутрь войти. Боязно, вроде, а только сил нет этому сопротивляться!

Решились двери приоткрыть да в щёлку посмотреть, чего там такое делается. А вокруг всё серо, тоскливо и безнадёжно-пасмурно как-то, мрак, одним словом.
И только приоткрыли дверку-то, а там — СВЕТ, да яркий такой, но не ослепляющий, а необычный такой, непривычный, и, будто, человека изнутри согревающий. А в Свете том Любовь и Радость, не земная, не житейская, неизреченная… И почувствовали, ощутили они, что хорошо им здесь быть. И потекли, вдруг, у них слёзы — слёзы радости и умиления. Видно, растаяло что-то ледяное там, внутри: отсюда и влага.
И вот, стоят они, сердешные, и не понимают, почему им хорошо так здесь, и уходить совсем не хочется.

Оглянулись, а вокруг — люди. Вроде и такие же, как там, снаружи, и не такие: что-то в них необычное, огонёк какой-то внутри, и радость в глазах, и ещё что-то, неуловимое, чудное, обнадёживающее. И открылось им тогда, что здесь их дом, и радость, и спасение. И остались они в Радости и Надежде.

Но нашлись некие, убоявшиеся, не поверившие… Приняли всё за наваждение и в страхе обратно, вовне побежали. А, прибежав, рассказали, что увидели…

Призадумались люди, стали судить-рядить да обсуждать, да только ни к чему разумному не пришли. Не поверило большинство из них, что такое бывает: наука, говорят, доказала, что чудес не бывает! Не мракобесы ж мы какие-нибудь, чтоб в чудеса верить! Но только некоторые в душе колебаться стали и в сомнениях своих, всё же, в сторону храмов поглядывать стали, и появилась у них во взгляде какая-то искорка странная — искорка надежды. А надежда, как говорят те самые, которые из храмов, умирает последней!