У прихожан нашего храма есть свой чат. Пишут туда просьбы о молитвах за родных и близких, отдают в дар вещи и мебель, электронику, обмениваются контактами мастеров и толковых докторов. Пишут много, обсуждают бурно. Иногда объявление может затеряться.
И вдруг сообщение с просьбой помочь разрушающемуся храму в российской глубинке. Войну церквушка пережила, а вот постсоветской разрухи — уже не может. Течет крыша, топят дровами, а печка – в полуметре от алтаря. Безрадостная картина. А цена вопроса – всего-то 50 тысяч. Для Москвы деньги небольшие, для региона – солидные. И вдруг один за другим репост и сообщения: «перевела», «сколько смог», «помоги им Господи»…
И к вечеру звонок от настоятеля того храма, отца Владимира: «Собрали! За один день собрали! Буду молиться за всех вас».
Хороший у нас приход, на чужую беду отзывчивый. Тепло на сердце.
-Вы из волонтеров? – слышу голос из темноты. Всенощная закончилась. Ноябрь. Темно. Домой хочется побыстрее.
— Да, — оборачиваюсь. – Чем помочь?
Вижу перед собой бабулечку. Девятый десяток идет, но пока силы есть, в храм ходит. Кошек вечерами кормит.
— Мне бы лампочки поменять. Я старая уже, не достану, а на скамейку встать боюсь – свалюсь, кто мои кости собирать будет?
— Так приду, конечно. С мужем приду, вкрутим лампочки новые. Диктуйте адрес.
Для молодого мужчины — минута работы, потолки низкие, не надо никаких скамеек.
— Мне бы еще телевизор купить и чайник. Мой–то совсем барахлит!
— Купим! Завтра возле магазина встречаемся!
Принесли покупки домой, телевизор настроили, чай в новом блестящем чайнике с симпатичной голубой подсветкой вскипятили.
Плачет бабулечка, не знает, чем бы угостить, как отблагодарить.
И я плачу. Жалко их. Сколько таких никому ненужных старух. Помоги им, Господи…
Мы возвращаемся домой после Пасхального богослужения. Самый прекрасный день в году – Воскресение Христово. Праздник праздников, а на душе немного грустно.
Из-за карантина на службе вместо нескольких сотен человек, которых в былые годы еле-еле вмещает наш небольшой храм, всего-то пару десятков. Сотрудники да несколько волонтеров… Мест свободных полно было, а раньше, чтобы перекреститься приходилось быть осторожным и рядом молящегося локтем случайно не «осенить».
Идем под колокольный перезвон. Мы уже в двух кварталах от храма, но каждый удар отчетливо слышен: раннее утро, Москва спит.
И вот колокола затихают, и вдруг веселый птичий гвалт. Боже, как они заливаются, будто соревнуются, кто ярче, кто веселей, кто звонче, кто красивее! Это же настоящий птичий хор! Да какой слаженный, какой чудесный. Грусть уходит, уступая место радости! Пасха Христова. Вот уже воистину «каждое дыхание да хвалит Господа».
Наш батюшка – отец Алексий – особо чтит блаженную старицу Матрону Московскую. Помимо службы в нашем храме он частенько приезжает в Покровский монастырь, где покоятся мощи Матронушки, послужить Литургию или молебен. Наш приписной храм освящен во имя святой, а отец Алексий как раз несет там послушание, дочь старшую назвал Матронушкой. Он здесь молит блаженную о помощи, а она там, у престола Божия, возносит молитвы за нас грешных.
— Иду вечером из храма, — рассказывает отче, — навстречу наша прихожанка. Хромает, упала, ногу сильно расшибла. А дел на завтра задумала много. Никак болеть нельзя.
— Пойдем, — говорю, — в храм маслицем помажем больную ногу да молитовку почитаем у иконы матушки Матроны. Доковыляла кое-как. Помолились, попросили помощи. И что думаете, — улыбается отец Алексий, — как миленькая на своих двоих домой пошла, и не даже не прихрамывая.
Воцерковился я недавно, года три назад. Уголок молельный в моей комнате. Несколько самых любимых икон, маленький подсвечник, стараюсь обязательно свечку зажечь, когда на вечернее правило становлюсь.
Коту моему уже 9-й год, он раньше свечей горящих не видел. Теперь на столик обязательно запрыгивает, понюхает аккуратненько (усы не обжечь бы), спрыгивает на пол. Может просто посидеть, а может громко и требовательно мяукать и на руки проситься.
— Ты со мной молишься, дружок, или тебе не нравится, что я на тебя в это время внимания не обращаю? – спрашиваю его и продолжаю молитву вслух.
Так повторяется почти каждый вечер.
Сегодня ложусь спать и осеняю себя крестом. Кот — рядом, на постели.
— И тебя да благословит Господь на эту ночь, — говорю я пушистому любимцу. И он начинает очень громко и довольно мурчать, воздавая хвалу Творцу всего живого.
Прасковье Ильиничне 88-й год идет. Когда она про свою жизнь рассказывает, слезы льются сами.
Родилась в 33-м, в семье было 12 детей, выжили пятеро, в войну их угнали в Германию, в концлагере на ее глазах немцы до полусмерти избивали мать. Потом семья вернулась в СССР, голод был страшный, ели солому, которой скот кормили.
Потом её, неплохо разбирающуюся в математике, не взяли в техникум, как врага народа. Она работа на пластмассовом производстве, 15 лет — в психоневрологическом диспансере. Похоронила двоих сыновей, мужа, от которого доброго слова не слышала.
— Спасибо, что не бил, — почти серьезно говорит Прасковья.
От всех бед было так тошно, что дважды прежде Господа хотела поставить точку в своей земной жизни. Примерялась с балкона прыгнуть, (подружка живет на 8-м этаже), да подумала, что той как-то в квартире еще жить нужно будет. Пожалела ее. Потом решила под машину броситься – пожалела водителя. Ему-то за что в тюрьме сидеть?
Изнемогая от земных тяжестей, она наконец пришла к Тому, Кто мог помочь нести её крест. Кто утешал, кто утирал слезы, от Чьего присутствия на душе наступал мир.
— Знаешь как мечта у меня, дочка? – спрашивает она и поднимает глаза на икону Спасителя.– Вот помру и так хочется ночку в родном храме постоять, чтобы батюшки наши меня бы отпели да и отправилась бы я к Отцу Небесному.
