Секретарь Святейшего Патриарха Кирилла по городу Москве, на данный момент единственный протопресвитер Русской Православной Церкви Владимир Диваков – человек уникальный. Ему 84 года, но его желанию и силам служить у Престола Божия, всего себя отдавать Церкви можно только удивляться и восхищаться ими. Он с 1991 года благочинный Центрального округа, заведующий канцелярией Московской Патриархии, настоятель храма Вознесения Господня («Большое Вознесение») в Сторожах, у Никитских ворот. Почти все московское священство проходило у отца Владимира ставленническую практику, он наставляет, учит, передает опыт, но самой большой радостью всегда было для него и останется совершать Божественную литургию.
– Ваше Высокопреподобие, отец Владимир, прежде всего, не могу не восхититься: Вы столько лет служите, сколько многие еще и не прожили на свете…
– Я немного служу – всего 59 лет!
– Немножко! Скажите, это благодать священства, когда Вы совершаете Литургию и при этом Вы испытываете те же чувства, что испытывали в день рукоположения?
– Я не просто испытываю, ко мне обращаются молодые священники, и приходится их уже наставлять, учить, и первое, к чему я призываю всех, – это чтобы каждая Литургия была как первая и последняя в жизни. С таким благоговением надо относиться всегда, тогда будет и удовлетворение, и радость внутренняя. Сохраняйте в себе такое трепетное отношение к Божественной литургии.
– А это можно сделать или нужно себя понудить? Или это дается, когда рукополагают?
– Естественно, благодать дается, но все-таки ее нужно сохранять, не терять. К этому и призываю всех, каждого ставленника. У меня проходит ставленническая практика в храме Христа Спасителя, и я всегда всем эту фразу говорю.
– Я думаю, что и Вы каждый раз, подходя к престолу Божьему, испытываете трепет.
– Без этого невозможно. Если будет такое привыкание, я думаю, что уже потеряется смысл жизни, смысл служения.
– Вы можете сравнить, если это уместно, как нынешнее поколение, молодые священники, относится к Литургии и те, кто в советское время служил?
– Я бы сказал, что все зависит от человека, как он относится. В то же время я вспоминаю 40-е годы, когда люди, которые вышли из заключения, потерпели, по 20-30 лет отсидели, они действительно горели к Богу. Ими действительно любоваться можно было. И когда закончится служба, им говоришь: «Батюшка, пойдем!» А он отвечает: «Нет-нет, я здесь побуду!» Тогда отцы не могли надышаться этим церковным воздухом, они так соскучились, так исстрадались за эти годы. Я уже много раз рассказывал, как один такой даже в жаркую погоду надевал телогреечку поверх подрясника. Ему говорят: «Батюшка, жарко!» А он: «Ничего». И не могли понять ребятишки, почему. Но потом узнали, что он и другие боялись, что за ними придут опять, что их временно отпустили. Они постоянно служили как в первый и последний раз, они знали, что их прямо с Литургии могут увести. Поэтому у них и такое горение было. Можно этому поучиться. С такими священниками мне приходилось общаться в детстве.
– Может быть, влияет то, что мы живем в мирное время? У нас открытые храмы, если не считать это коронавирусное время, может быть, поэтому мы теряем такое ощущение?
– Может быть. Но я всем рассказываю, напоминаю, что мы живем в самое счастливое время. Когда я учился, помню, были оповещения, что столько-то монастырей закрыто, столько-то. За один день! Это боль страшная была. И я, когда подал прошение о рукоположении, мне говорили игумен, старший помощник инспектора: «Беги!» – я отвечал, что никуда не пойду! А этот игумен потом отрекся, плохо кончил, он мне говорил: «Будешь потом жалеть». Я и правда жалею, но не в том смысле, как он это предполагал.
– А что Вас укрепляло?
– Просто вера и желание служить. Хотя на хорошее рассчитывать не приходилось, не думал, что будет потом какой-то просвет. Я в свое время служил в храме, что на Комсомольском проспекте, и как-то пришел один архиерей, добрейшей души человек, говорит: «Прикладывайся к иконе». Я говорю: «Батюшка, пойдем с нами, чайку попьем». С трудом пришлось уговорить его. Он рассказал, что человек не совсем новый здесь. В 41-м году пришел после первой отсидки (десять лет отсидел, и как архиерею давали самые грязные работы). Пришел в храм в телогрейке, бритый, стриженый и вдруг увидел, что в сочельник всего 15-20 человек. Это было как гром среди ясного неба. Настолько он поражен был, жалел, что выпустили, считал, что лучше б сидел и этого не видел. Казалось бы, столько храмов закрыли, и теперь они должны быть переполнены, а стоят почти пустыми. На следующий день, говорит, пошел в Елоховский собор – там митрополит Сергий служил. Матушка его служащая увидела и начала укорять, мол, куда ты, бродяга, пришел? В телогрейке, бритый… А откуда ж она знала, что он архиерей. А кто отсидел, нельзя было появляться в Москве, сразу десять лет добавляли. Постоял, помолился: «Матерь Божья, вразуми, как же?» В результате написал записочку митрополиту. Ждал, когда матушка выйдет – она не хотела митрополиту от какого-то бродяги передавать ничего. Она вскоре подошла, но записку взяла. Митрополит Сергий прочитал и спросил, где этот мужчина. Вдруг, к ее ужасу, к нему сам пришел и просит: «Владыка, благословите!» Бродяге! Поговорили вместе, поплакали, говорит, назначили меня в Петропавловск-Камчатский. Приехал туда – там обновленцы, пустые храмы. Говорит, вот, Господь сказал: Я поставлю Мою Церковь на камне, и врата ада не одолеют ее (Мф. 16: 18). Как не одолеют? Уже одолели – четыре архиерея осталось на свободе, и то ходят отмечаться. Все, Церкви нет, верующих нет. И он говорит: «Понимаете, я в таком состоянии пребывал несколько месяцев, в отчаянии. Думал, пройдет несколько месяцев, и храмы не смогут вместить молящихся. И началась война. Народ ринулся в церковь. Вот с тех пор я плачу, как апостол Петр, что я, архиерей, усомнился. Это было в хрущевские времена. Вы не унывайте, что такие времена, вы еще лучшие увидите! А уже началось открытие церквей. По милости Божьей удавалось…»
– Отцы же говорят, что когда у тебя неустройство в сердце, то и молитва по-другому звучит.
– Обязательно. В народе говорят: «Гром не грянет – мужик не перекрестится». Так и есть. Когда все спокойно, забываем. Как беда, так начинаем о Боге вспоминать. Такое выражение у Солженицына есть, он про кого-то говорил: «Он так яро крестится, как обычно крестится ярый безбожник, когда на его голову падает камень». О чем я говорю молодежи: что признак настоящей церкви – это гонимость. Нам никогда не давалось долгое благоденствие, всегда какие-нибудь гонения возникали. Поэтому закаляйтесь, пока у нас такое спокойное время, потому что что нас дальше ждет – неизвестно.
– А Вы помните свои чувства, когда после периода хрущевских гонений, когда обещали последнего русского попа показать по телевизору, вдруг стали храмы открываться, вдруг они стали заполняться людьми?
– Оно постепенно приходило. Сначала Данилов монастырь открыли в 88-м году, и мы надеялись – а вдруг еще дальше будут? Потом еще два или три храма в Москве воссоединят, и уже такой подъем. А потом волна уже захватила. Я ведь был в храме Спаса Нерукотворного Образа, когда его только-только Церкви отдали и сюда отца Александра Дасаева назначили. На собрании «двадцатки» был, тяжело это всё было. Батюшка очень переживал, я его успокаивал. Но вот какой теперь храм и сколько прихожан.
– А где Ваше сердце, какому храму оно принадлежит? Я понимаю, что везде – Дом Божий, но наверняка есть самый-самый родной?
– Сейчас принадлежит храму, в котором я служу уже больше 30 лет. Это храм Большого Вознесения у Никитских ворот. Он тоже был настолько разрушен, внешне еще более-менее, но внутри… На том месте, где были алтари, даже временный алтарь нельзя было устроить. Слава Богу, сейчас он возрожден. У меня заветная мечта была – увидеть его полный объем, сейчас уже не только объем, но и украшения видно. Потребовалось много трудов. Но где бы я ни служил, я всегда старался внести какую-то лепту, поэтому за это меня и переводили. Куда переводили, предупреждали: «Держите его в ежовых рукавицах, потому что он вам будет какие-то реставрации и прочее навязывать».
– Современный прихожанин, он какой?
– Трудно сказать однозначно. Все-таки есть еще люди, которые традиционно верующие, но, надо сказать, и современные прихожане стараются как-то совместить и современность, и храм. Иногда даже в ущерб православию. Поскольку одно время все было на удаленке, как говорится, уже многие к этому привыкли – а зачем в церковь ходить? Можно и дома помолиться. Вот это печалит. Эта беда встряхнула, но на некоторых подействовала в другую сторону – не в сторону приближения к церкви, а в сторону отдаления.
– Ваше Высокопреподобие, последний вопрос. Главная цель христианина – это научиться Любви, всем сердцем любить и Господа, и окружающих. Любви можно научиться или это то, что дается Господом по молитвам нашим?
– Нет, я думаю, что Господь дает, но и научиться можно. Как учение преподается всем, но один впитывает это, а другой поверхностно воспринимает, некоторые вообще отторгают. Поэтому в зависимости от того, кто как воспринимает. У кого-то сердце для этого открыто, он пытается развить в себе. А другой слухом воспринимает, но дальше не развивает, остается тем, кем и был.
