— Всегда благодарить Господа, всегда! За все Его милости! Эта мысль пульсировала в голове, периодически соскакивая на другую. Как? Как можно вынести всё, что Он послал. И не роптать, а благодарить! Вот это сила веры. Нет, не так — Сила Веры.
Признаться честно, после очень краткой беседы с Прасковьей Ильиничной Шепелевой (чтобы не утомлять после литургии, канона и панихиды) я еще очень долго приходила в себя, подыскивая сравнения с тем, какую же сладкую жизнь Господь нам даровал. Просто мягчайшая белая булочка, обильно политая сгущенкой. Не иначе.
Приходили на ум сравнения с многострадальным Иовом. Но только ему Господь дал много счастливых дней, а у Прасковьи, а для своих Полины, их не было.
— Я родилась в Орловской области в 1933 году, у мамы было 12 детей, выжило только пятеро, и тех в 42-м году немцы угнали в Германию, в концлагерь, — рассказывает старейшая прихожанка храма. — Мне мама потом много рассказывала – память детская стерла самые страшные моменты. Два лагерфюрера охраняли нас. Один на вид невзрачный, но очень добрый был, война не всех зверями делает. А другой – такой красивый, высокий, но ужасно злой и жестокий. Помню, когда он дежурил, маму, ее Марфа звали, как-то принесли на одеялах, ходить сама не могла – так ее избили.
Наш концлагерь был всего в 25 км от Берлина, уже ближе к окончанию войны мы слышали, как строчили пулеметы. Видели, как небо озарялось залпами, а потом его заволакивало дымом. Но победа была уже близко-близко.
А отец мой в Ленинграде в войну был, его в тылу оставили, он работал истопником на железной дороге. Блокаду пережил, но я его почти не помню.
— Домой вернулись в 46-м, пришли в родное село, а мама – в плач. Ни дома, ни одежды, ни еды…Голодные, измученные, больные. Куда с пятью детьми-то идти?! Но ничего, мир ведь ни без добрых людей. Кто-то кастрюлю принес, кто-то одежонку, кто-то пяток картофелин. Дом крышей соломой покрыли, всё не под чистым небом ночевать. Потом козу купила, я ее хорошо помню…
Но жить легче не стало. Пухли от голода, мама рассказывала, что сама я была как сухая травка, а живот разнесло. Питались мякиной, такой соломой, которой скот кормили.
А еще нас врагами народа объявили — мы же в Германии были. Никто тогда не разбирался, что дети малые были угнаны – клеймо на всю жизнь.
Я и образование не получила из того, что числилась «врагом народа». Школу хорошо закончила, 10 классов, только с математикой проблемы были. Сдала экзамены в лесной техникум. Хорошо сдала, а директор ко мне вышла и сказала: «Хорошая ты девочка, славная, но взять тебя не можем, прости», — и ушла. Я на нее зла не держу. За что? Время было такое.
— Вот Вы спрашиваете, молилась ли я? Нет. Мама моя была молитвенницей, она нам жизнь вымолила. А когда мамы не стало, мне как корень отрубили, который меня с жизнью держал. Но, наверное, именно тогда я поняла, что у меня не стало матери в этой земной жизни, но всегда и на все времена у меня есть Отец Небесный. Начала молиться и я.
В начале 60-ых мы из Орловской области в Серпухов переехали. Надо было новую жизнь начинать.
Работала всегда тяжело, пером да бумагой не махала. И в пластмассовом цеху на заводе от звонка до звонка, и потом 15 лет отработала в психоневрологическом интернате. А всего мой трудовой стаж, как сейчас принято говорить, 54 года.
Уставала очень. Замужем я была, трезвым мужа не помню ни одного дня. Но надо сказать, что никогда руку на меня не поднимал, не ругался. Двое сыновей родились, хорошие ребята – шоферы оба. Мишу убили в 90-е, ему 34 года было. Андрею было 32, когда его не стало.
Когда они маленькими были, в храм их не водила. Моя вина. Время советское, атеистическое, да и уставала очень, словами не передать. Но крестики всегда носили, даже в школе не снимали.
Мой муж 10 лет пролежал парализованный, потом один за одним ушли дети, и я осталась совсем одна на всем свете. Сначала думала броситься под машину, хотела даже записочку написать, чтобы водителя не обвинили. Передумала. Потом решила к подружке пойти – она на 8-м этаже живет — с ее балкона прыгнуть.
Но, слава Богу, Ангел-хранитель уберег, Господь направил мои мысли в совсем другое русло. Я вдруг подумала, что совсем некому будет за могилками ухаживать. Некому будет молиться за мою семью. Решила жить. Вот уж 86-й год мне, то ноги болят, то давление поднимается, но все равно стараюсь идти в храм в субботу и в воскресенье.
С утра встаю, и если чувствую себя хорошо, начинаю молиться. На утреннее правило уходит по полтора-два часа. Евангелие читаю, Псалтырь.
И даже когда плохо мне, то все равно стараюсь сказать: «Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе». Прочитаю «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», Ангелу-хранителю… Это всегда, без поблажек.
В наш храм хожу почти с первых дней, как он вновь открылся. Помню, певчие пели в том приделе, где сейчас икона Феодоровской Божьей Матери весит. Настил там для них был.
Кругом разруха, столько лет то клуб собаководства был, то тир…Но Бог сюда вернулся!
Так много сделал настоятель Александр Дасаев. Когда могла, обязательно приходила в храм помогать. Это сейчас есть уборщицы, а тогда их не было, сами полы мыли. Господь давал возможность – я и деньги давала. И сейчас обязательно милостыню подаю.
А вообще мы в раю живем! Сыты, обуты, одеты, в храм ходим! Я и умирать-то не боюсь. Только попрошу один день у Господа, чтобы исповедоваться и причаститься.
— А вообще у меня есть мечта, — заканчивает свой рассказ Прасковья Ильинична. — Этот храм – мой дом, хотя я во многие храмы ходила, но душой к нашему прикипела. И уйти в жизнь Вечную хочу из своего дома. Чтобы батюшки наши меня здесь отпели, чтобы ночку я постояла в храме. Да и отправилась бы отсюда к Отцу нашему Небесному, как призовет.
В этой истории не будет выводов, не будет заключений. Только после рассказа Прасковьи Ильиничны хочется все время повторять: «Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе»…
