Каждый воскресный день, который, как мы знаем, является продолжением великого и светлого праздника Пасхи, мы вновь и вновь прикасаемся к самой сердцевине нашей веры – к благовестию воскресения Христова, а вместе с Ним – и всеобщего воскресения.

Наше всеобщее воскресение – это не просто бессмертие души после ее разделения с телом, не просто какое-то таинственное бесплотное существования в каком-то таинственном эфирном потустороннем мире. «Восстанут мертвые, и сущие во гробах возрадуются». Эти слова богослужения Великой Пятницы звучат торжественно и радостно, как обещание, как видение будущего, когда уже сквозь мрак и печаль гроба, креста, плащаницы начинает разгораться свет наступающей, нарастающей Пасхи. И самое древнее христианское исповедание веры, так называемый апостольский символ, так же просто и утверждает: «Верую в воскресение тела».

После воскресения Христа, когда Он являлся испуганным, растерянным ученикам, они, по слову Евангелия, думали, что видят привидение. Но Он сказал им: не бойтесь, это Я. Осяжите Меня, убедитесь в этом, потому что привидение не имеет тела. И потом Он взял пищу – рыбу и хлеб – и ел перед ними (Лк.24:36–43).

С проповедью воскресения вышли из Иерусалима апостолы, и проповедовали о воскресении из мертвых до концов земли. И эту веру, эту радостную новость, это благовестие принимали, и о нем радовались, и им жили те, кто благовестие апостолов делал своим.

А для тогдашнего мира это была неслыханная, абсурдная проповедь. Тот мир еще мог как-то, с грехом пополам, неохотно, поверить в бессмертие души, но для него абсурдом казалось воскресение тела. Когда об этом заговорил апостол Павел в Афинах, самом сердце греческой мудрости и просвещения, философы, слушавшие его, рассмеялись и сказали Павлу: «Ну, об этом мы послушаем завтра» – и ушли (Деян.17:32).

Но и теперь, спустя две тысячи лет после начала христианства, трудно, почти невозможно человеку принять и понять эту проповедь, понять, почему именно с ней стоит и с ней падает само христианство. Да, мы празднуем Пасху, да, несомненно, что-то происходит в нас и с нами, когда каждый год мы слышим, как разрывается ночная тишина этим единственным возгласом: «Христос воскресе!», этим единственным ответом: «Воистину воскресе!»

Но если мы начинаем думать о смысле всего этого, о том, что же все-таки мы празднуем в пасхальную ночь, чему и о чем радуемся и что значит радость эта для нас, то зачастую не имеем в себе четкого и внятного ответа.

Воскресение тела – что же это значит? Где оно, это тело, которое растворилось в земле, которое вернулось в таинственный круговорот природы? Что, эти кости воскреснут? Да и для чего нам тело в этой, таинственной для нас, потусторонней духовной жизни? Философы и мистики всех времен разве не учили нас, что в том-то и положительный смысл смерти, что она освобождает нас от этой, как говорят они, тюрьмы тела, от этой вечной зависимости от материального, физического, телесного, делает, наконец, нашу душу до конца легкой, невесомой, свободной и духовной?

Но, может быть, все эти вопросы предстанут для нас в ином свете, если мы вдумаемся глубже в понятие тела. Причем не абстрактно, не отвлеченно философски, а, так сказать, опытно, если задумаемся, иными словами, об участии тела и о его месте в нашей жизни.

С одной стороны, конечно, совершенно очевидно, что тело каждого из нас – это то, что изменчиво и непостоянно. Хотя бы потому, что клетки нашего организма, составляющие наше тело, меняются каждые семь лет. И что, таким образом, физиологически каждые семь лет у нас новое тело. В конечном итоге, тело каждого – это не что иное, как воплощение каждого из нас в этом мире, это, так сказать, инструмент нашей зависимости от мира.

Тело – это в сущности то, что позволяет нашему «я» взаимодействовать с окружающим миром, и с другими людьми. Всё, решительно всё в теле, в человеческом организме создано для этого взаимодействия, для этого общения. Тело – это то, что видит, слышит, чувствует и, таким образом, выводит нас из одиночества нашего «я».

И тогда, может быть, нужно сказать наоборот: тело – не темница души, а ее свобода, ибо тело позволяет душе действовать как любовь, позволяет общаться, позволяет душе жить в движении. И поэтому, теряя тело, отделяясь от тела, душа, в сущности, теряет жизнь, умирает, даже если это умирание души есть не полное исчезновение, а успение, или сон.

И действительно, всякий сон, а не только сон смерти, есть некое умирание организма, ибо во сне спит и бездействует именно тело, и не живет той деятельной жизнью в нашем понимании – вместо этой жизни есть только сон, и ничего более. А если так, то, когда говорит христианство об оживлении тела, то говорит оно не об оживлении костей и мускулов, ибо и кости, и мускулы – это материя, состоящая из атомов, и в них нет ничего специфически личного – ничего вечно моего.

Христианство говорит о восстановлении жизни как общения, оно говорит о том теле духовном, которое сами мы за всю свою жизнь создали себе своей любовью, своим интересом, своим общением; Христианство говорит не о вечности земной материи, а об окончательном одухотворении этой материи, о мире, который одухотворившись, станет вместе с нами целиком и полностью приобщен к Жизни – Христу.

Культ кладбищ и памятников не христианский культ, потому что христианское благовестие не о растворении в природе той материи, которая когда-то была чьим-то телом. Но благовестие – о воскресении жизни во всей ее полноте и целостности, осуществленных любовью.

В этом смысл Пасхи, в этом последняя сила и радость христианства, которую выразил апостол Павел. «Поглощена смерть победой» (1Кор.15:54).